#14: фик, Саске/Тсунаде, Саске/Ино; автор - Fumus (свободное участие)

[naruto-fest]

Название: Самая красивая
Автор: Fumus
Персонажи/Пейринг: Саске/Тсунаде, Саске/Ино.
Жанр: drama
Рейтинг: PG-13
Саммари: О возрасте, о мае, который может иногда затянуться, и о дорогах, которые не приходится выбирать.
Дисклэймер: вселенная и герои принадлежат Кишимото Масаши.
Предупреждение: гет. Кажется, об этом принято предупреждать.
Примечание: написано на Naruto-fest 2008 для  Mokushiroku, которая хотела:
гетный фик с Саске.
От автора: боюсь, это не совсем то, чего хотел заказчик.

We best keep this to ourselves and not tell any members of our inner posse
Alanis Morissette, “Hands Clean”

Старая! Что они понимают! Разве же она старая? Они ничего не знают, никогда не поймут, они… Они? Да кто такие эти они? Подумаешь, сказал Наруто один раз, невзначай. Что его слушать! Чего ты испугался? Задело? За живое, значит, да? Боишься, что узнают?
А не о чем узнавать. Ничего ведь нет. Нечего бояться, никакая не тайна.
Почему – она? Сам не знаешь, правда? Всё ты знаешь. Ну же, ну – признайся. Самому себе, на ушко, по секрету. Все потому что она – взрос-ла-я. Нет, это не то же самое. Не старая – взрослая. Зрелая. Тьфу. Ну и словечко. Зрелая. Будто о дыне.
Им необязательно знать, о ком ты думаешь. Они все равно не поймут.
Я не знаю, почему именно она. Я, правда, не знаю. Спросите что-нибудь полегче. Это как-то само получилось. Сначала я просто пялился на ее грудь – все пялились. Но она была лучше, чем другие. Она знала про Орочимару: какой он, и как он здорово умеет промывать мозги. Анко тоже знала, но Анко – это другое дело. Анко меня не любила. Да и за что? Мне все равно, понятное дело, но она только шипела и злилась. А Наруто еще думал, что мы с Анко найдем, о чем поговорить. Совместные тренировки нам устраивал. Поговорили, а как же. Два ребра она мне сломала.
Девчонки…Я не знаю, почему с ними не так. Просто – нет, и всё. Карин – это не то же самое, Карин – своя. Если бы Сакура узнала, что я про «какую-то там» так думаю, наверное, обиделась бы. Не знаю. Так уж получилось. Наруто, Сакура – они для меня не свои. Они этого никогда не поймут. Наруто точно не поймет. А Сакура… Она никогда не была дурой, что бы я о ней не думал. Слабой – была, да, но не дурой.
Когда я вернулся, почему-то многие думали, что я женюсь на Ино. Мы даже встречались. Но это было – не то. Мы даже пробовали… Ну, в общем. И ничего. Чувствуешь себя полным мудаком и неудачником. Наруто не поймет, у него Сакура и любовь до гроба. Ино ничего не сказала, но, кажется, она решила… В общем, это тоже не важно.
А почему – она… Да не знаю я! Ну, вот так получилось. Не знаю. Это разве важно?
Когда? Да нет, я не помню.
В том году апрель был холодный, а май – жаркий.
Да, пусть будет май, его я лучше помню.
В мае мы отправились на ту злосчастную миссию. Все бы ничего, но Наруто потащил с собой ученика своего. Я все понимаю. Но меня это раздражает. Я не хочу во время схватки ни на что отвлекаться. И ни на кого. А Наруто… С ним же бесполезно спорить. Он ведь знает, что я против, но смотрит каждый раз так умоляюще и лукаво. А я соглашаюсь. Чтобы спорить с этим кретином, нечеловеческие силы нужны. А я человек. Все-таки. Со всеми оговорками.
И все было бы нормально, если бы это юное дарование, этот идиот, этот Хироки не полез в самое пекло. Да будь он хоть ста пядей во лбу и самый талантливый из своего выпуска, но в реальном сражении-то еще не был! Что он там был?
А я, в общем, ненавижу выбирать. Никто не любит, это верно. Но самый худший выбор – во время драки, когда понимаешь, что спасти обоих все равно не успеешь, и надо решать, чья жизнь важнее, кого… В общем, глупости это все. Пафосный треп. Просто делаешь, что можешь. Спасаешь того, кто ближе к тебе стоит. Не потому что – список причин прилагается, а просто потому, что другого не успеешь. При всем желании.
И этим, ближним, оказался Наруто.
Давно он на меня так не орал. А я, вместо того, чтобы объяснить по-человечески (да что он, сам не знает?), крикнул что-то вроде: «Ну, извини! В следующий раз оставлю подыхать».
И вот, наверное, тогда всё началось. В мае.

***

Апрель в этом году выдался холодный: яблоневые и вишневые цветы побило заморозками. Давно такого не было. Зато в мае жара накатила мощной приливной волной и уже не отпускала.
Вот и сейчас – ткань липнет к телу, ужасно неприятно, а что поделаешь? Настроение какое-то совсем не рабочее, вот же наказание. Еще Наруто обещал зайти с отчетом о последней миссии. А ей почему-то совсем не думается о делах. Глупости в голову лезут. Противные, ностальгические глупости. Рассказать кому – засмеют. Только никому она не расскажет. И не потому что – некому. Да пошли вы с вашим сочувствием! Просто такое не рассказывают. Ни своим, ни чужим.
Так вот, о глупостях.
На нее оглядываются на улице. Конечно, это потому, что она Хокаге, а вовсе не потому, что она не выглядит на свои… Неважно. Никогда не было важно, а сейчас и подавно. Она устало вытянула ноги, закрывла глаза, откинулась на спинку кресла. Шизуне столько раз намекала, что, мол, не молоденькая, и надо себя беречь.
- А я не хочу! – произнесла она вслух. – Не хочу. И не буду.
Голос хриплый и злой. Может, лечь сегодня пораньше? Это тоже было – она обещала себе, что вот сегодня непременно, обязательно, и никогда, никогда…
- Потому что я еще живая. Потому что это скучно. До чего же скучно – пусть бы что-нибудь случилось.
Что-нибудь? Она и сама не знала, чего хочет. Она потянулась, каждой косточкой ощущая свой возраст. Все свои… Неважно. Скрыто-забыто. В ее кабинете зеркала нет. Хокаге ни к чему эти женские глупости. Воину тоже. А время, когда она была еще совсем девчонка – где оно, то время? Давно прошло. И зеркала не нужны. Она всегда хороша теперь, она знала это без зеркал.
Тогда отчего все чаще ей хотелось остановиться, заглянуть в сверкающее амальгамное озеро, проверить – нет ли морщинок? Что это – гусиные лапки? Я – старею? Может быть, все-таки, время нельзя обмануть. Да разве она когда пыталась! Тсунаде обвела рукой подбородок, неужели – жировая складка? Нет. Все так, как и должно быть. Зеркала ей не нужны.
Просто иногда хотелось, проходя мимо, задержаться на секунду, кивнуть самой себе, улыбнуться отражению – обычные женские глупости. Только какая она к черту женщина.
«Это весна», - думала она. - «И девочки в госпитале словно с ума посходили. Скорее бы осень». Она всегда так любила осень. Хорошо, когда листья падают. Кажется, что ты сама – оранжевый смятый листок, тебя вот-вот подхватит ветром и унесет. Но разве не лучше, если весна затянется, переползет в лето, бесконечное, словно тянучка? А там уже и осень. Может быть, осенью она станет падающим листом – вот так, незаметно для всех, возьмет да и превратится в хорошенький листочек. Просто однажды утром кто-нибудь зайдет в ее кабинет и увидит одинокий лист на подоконнике. То-то все удивятся, будут гадать и недоумевать – куда она пропала.
Она открыла глаза, моргнула непонимающе – неужели заснула? Под столом должна быть еще одна бутылка. Она выпьет совсем немного. Совсем чуть-чуть. Может, ее это взбодрит. А то – надо же как разморило.
Она достала сложенный веер из ящика стола, раскрыла и лениво взмахнула им пару раз. До чего же душно, а ведь это еще только май. Самая жара впереди.
Бутылка под столом стояла. Верно. Только пустая. Тсунаде была искренне удивлена. Не могла же она вчера выхлебать всё одна. Может, кто-то заходил? Да нет, она бы запомнила. А раз нет, то нужно признать – пьет она всё больше и больше. «Как лошадь», если угодно воспользоваться изящным определением Шизуне. Она всегда много пила – даже в детстве, только тогда это, конечно, было не саке. Девчонкой могла выпить кувшин в один долгий глоток. Джирайя дразнил ее из-за этого, говорил, что пьет она, как мужчина, но дерется, как девчонка. Правда, потом он запел по-другому. Она и дралась и пила, как шиноби, как ее товарищи. Она пила от души - что воду, что саке. От души любила и ненавидела. В ней было столько силы, столько задора – теперь уже и не верится. Может, другим и не заметно, но сама она знала, что изменилась. Что-то ушло, и дело не только в том, что она потеряла тех, кого любила. А может быть, и в этом, может быть, в самом деле, вместе с ними она каждый раз теряла частичку себя.
Была когда-то и беспечность и радость – столько радости, что теперь даже непонятно, как это она могла каждый день быть такой счастливой. А ведь ее детство не было совсем уж безоблачным. Но плохое отчего-то не запомнилось. Были мелкие обиды, были разочарования, были злые стычки. Но над всем этим ровно и благостно разливалось солнце. Кажется, когда она была маленькой, никогда не шел дождь. Всегда стояла сухая, теплая погода. В детстве лето никогда не заканчивалось. Здорово было вернуться домой с самого солнцепека и выпить ледяной воды. Так и заболеть недолго, но милостью богов обошлось. Она ни разу даже не чихнула. Может быть, ей стоило благодарить судьбу почаще за такие вот мелочи. Может, все, что с ней случилось, всего лишь наказание за глупость и неблагодарность?
Уже потом она повзрослела и полюбила осень. Можно ли было ее не полюбить? Осень была тихая-тихая, нежная, усыпанная разноцветными листьями. Она хотела бы выйти замуж осенью, непременно осенью, когда воздух такой чистый, такой вкусный. Взберешься на вершину холма, и окрестности просматриваются на многие мили. А потом спустишься вниз и гуляешь часами, а листья – шуршунчики – шелестят под ногами. Вернешься домой, непременно захочешь чаю. Впрочем, можно выпить и вина – на улице совсем не холодно, но до чего же здорово пить горячее.
Ей до сих пор жаль, что ничего этого у нее не было. Может, это и правильно, ведь она не обычная горожанка.
У нее была своя история – много историй, да таких, что другим и не снились. Ей, в общем, повезло. Хотя столько раз ей было плохо – невыносимо, режуще тоскливо, так, что выть хотелось. И хотелось спросить – за что вы так со мной? Зачем? И сейчас еще иногда, бывало, кольнет, так, не боль – болячка. Отболело. Ушло. Отцвело. Отмершие ветки – они ведь не болят, правда? Ну, вот и у нее все отлично. Лучше некуда.
Только работать не хотелось.
Вообще, конечно, это беда. Совсем разленилась – ничего не хочется. На бумаги смотреть тошно. Там ведь все одно и то же. Это не плохо. Плохо – это когда по-другому. Плохо – это когда не так, как должно быть. Плохо – это когда нужно бежать в госпиталь. Хотя нет. Тогда еще не плохо. Зато потом, когда сидишь у себя и читаешь отчет, вот тогда плохо. Потому что никогда не объяснить, почему одни выживают, а другие… Не объяснить. И она это знала, и не она одна. Это всегда можно было понять – по отчету. Иногда видно, что человек словно самому себе пытается что-то доказать, объяснить. Другие отчеты – сухие, строго по факту. Без домыслов и предположений. Минимум объяснений. Молодые так еще не умеют. Но пройдет год-другой, и они тоже научатся, и будут приносить эти жалкие листочки с каменными лицами. Глаза у всех человеческие, больные. А лица – уже нет. Маски. Ну и что? Это тоже не самое плохое.
А Наруто уже давно должен был зайти. Он никогда не стучится. Врывается вихрем, ничего не замечая. Ну, это, положим, метафора. Все он замечает, все видит. Он же не дурак. И отчеты уже давно пишет сухие. Только глаза у него никогда не мертвые, и лицо – живое. Не маска.
Она открыла одну из папок и начала вчитываться. Строчки прыгали, и буквы складывались в какую-то абракадабру.
В дверь постучали. Ну, кого еще нелегкая…?
- Войдите, - крикнула Тсунаде она и придвинула папку ближе.
А Учиху она сегодня не ожидала увидеть.
- Что случилось? – спросила она устало.
- Ничего, - ответил Саске. Выглядел он, в общем, как обычно – недовольным и равнодушным. Только форма порвана и ссадина на лбу. Та-ак.
- Ничего? – переспросила Тсунаде, проклиная его про себя. Ну что за порода – все слова клещами тянуть!
- Наруто в больнице.
Она вскочила, задев бутылку, и та упала. Осколки очертили неровный блестящий круг на полу. Тсунаде поморщилась. Поймать могли они оба. Конечно, могли. Но не стали. Своеобразный молчаливый договор. «Этого не было». «Конечно, не было. Я не видел ничего».
Никто ничего не видел, а на полу стекло. Подумаешь.
- Что? – спросила она. На этот раз – резко, на бегу. Но Саске по-прежнему стоял в дверях и, похоже, не собирался сдвинуться с места.
- С ним ничего. Его ученик.
Она опустила руки – сама не заметила, как прижала локти к бокам. Словно боевая стойка.
- Это еще хуже.
Учиха согласно кивнул. Конечно, это хуже. Для Наруто это самое худшее.
Тсунаде злилась на себя за то, что глупо застыла на месте.
- Что с мальчиком?
Учиха стоял у нее на пути. Ну что за недоразумение?
- Вам туда идти необязательно, – равнодушно бросил он.
- Тебя не спросила, - ребячески огрызнулась Тсунаде и тут же мысленно себя выругала – ну точно школьница или, наоборот, выжившая из ума старуха-склочница. – Приказывать будешь своим подчиненным. А я в их число не вхожу. Ясно?
- Это всего лишь слова Сакуры, - невозмутимо пожал плечами Учиха. – Ей передать ваш ответ?
Эта мелкая сволочь над ней издевается.
«Странно», - подумала Тсунаде, - «что я его еще не стукнула».
- У него ключица сломана и еще пара переломов. Сакура сказала, что справится. Просила вас не отрываться от дел.
Тсунаде хотелось на что-нибудь опереться. «Не отрываться от дел». Это такой вежливый способ сказать – не суйся, не мешай. Конечно, ничего такого Сакура не имела в виду, она хорошая девочка. Но некоторые вещи получаются сами собой. От этого только пакостнее. Когда тебя ранят сознательно, можно защищаться, а если просто по недомыслию, не понимая – ну что тут сделаешь?
- Хорошо, - пробормотала Тсунаде. – Хорошо.
- Отчет? – спросил он.
Тсунаде быстро подняла глаза. С этим равнодушным тоном никогда не поймешь, то ли он издевается, то ли серьезно говорит.
- Какой отчет? Уже? – переспросила она. Может, он прямо там, на месте событий, накатал. С него станется.
- Когда вам его принести?
- Когда? – Тсунаде рассеянно выстукивала затейливый ритм по корешку папки. – Когда сможете. И если Наруто не…
- Он все равно напишет, - перебил Саске.
Конечно.
- Тогда иди, - раздраженно велела она.
Разговаривать с Учихой всегда было для нее сущим наказанием. Странно, другие задавали те же вопросы, но почему-то ей не казалось, что над ней просто смеются. Это было неважно, в общем.

***

На следующий день Тсунаде застала Саске в больнице. Он сидел у входа в палату Хироки, по-старчески сгорбившись. Выглядел он раздраженным и невыспавшимся. Тсунаде прошла мимо него, ограничившись едва заметным кивком.
Саске проводил ее взглядом и снова опустил глаза. Он надеялся, что Наруто придет проведать мальчишку с утра пораньше. Но вышло не так. Необходимость ждать неизменно унижала Саске, он не опаздывал сам и не терпел этого от других. Наруто же, видимо, подхватил дурную привычку Какаши.
Тсунаде не сомневалась, что Сакура сделала все, что нужно. Она присела на стул у окна, взяла в руки историю болезни и начала обдумывать, что скажет Наруто.
Снаружи послышался шум и голоса.
- Не надо мне ничего объяснять!
Наруто ворвался в палату.
- Я просто не хочу сейчас ни с кем говорить.
- Особенно с ним?
Наруто резко повернулся к ней.
- А вы знаете, что он сделал?
- Да. Мне кажется, ты сделал бы то же самое.
- Мы должны защищать тех, кто слабее, а не –
- Хорошо, что этот юноша. – Тсунаде кивнула в сторону мальчика, - тебя не слышал. Все мы учимся на своих ошибках.
- Но не ценой чужой жизни!
- В том-то и дело, - горько произнесла Тсунаде. – Твоя жизнь для него – не чужая. Только и всего.
- Он скоро поправится?
- Нет. Но поправится.
Наруто насупился. Когда Тсунаде вышла из палаты, Саске уже не было.
По дороге к дворцу Хокаге к ней подбежала Ино.
- Я давно хотела вас попросить. Мне нужен отпуск, а Сакура сказала, что я застану вас в госпитале и -
- Отпуск?
- В конце лета. Это нормально? Или в сентябре?
- Отпуск? Я думала, ты…
- Что?
- Останешься дома, - безаппеляционно заявила Тсунаде. – Вообще. Совсем.
Ино вздернула подбородок.
- Если вы думаете, что быть куноичи для меня только развлечение, пока я не выйду замуж, это ничего. Так многие думают.
- Недели тебе хватит?
- Да.
- В конце августа. Устроит?
- Вполне. Спасибо вам.
- Я подпишу приказ позже.
На работе ее ждала Шизуне и гора непросмотренных документов. Домой возвращаться не хотелось – там ее никто не ждал. Тсунаде предпочла прогуляться.
Одно из ее любимых мест было на холме, там, где высечены головы Хокаге. Иногда она заставала там Наруто, но сегодня на самом краю стоял Саске. «Интересно», - подумала Тсунаде, - «он просто так пришел или надеется встретить здесь Наруто?»
Саске повернулся к ней, когда она уже стояла в нескольких шагах от него.
– Вы что – искали меня? - пробурчал он. - Могли не трудиться.
Тсунаде фыркнула.
- Я просто люблю это место. Зачем бы мне тебя искать?
- Не знаю. Может, чтобы еще раз мне сказать, как я не прав, а правы все остальные. Что-нибудь в этом роде. Очередная житейская мудрость.
- Вот еще! – возмутилась Тсунаде. - Я такими глупостями не занимаюсь.
Они стояли молча. Тсунаде вдыхала аромат сирени и еще каких-то цветов, названия которых она не знала. Пахли они сильно и пряно.
- Я в детстве гадала по лепесткам цветов. Знаешь, кто меня научил?
Когда ответа не последовало, Тсунаде продолжила:
- Дедушка. Я просила его, чтобы он меня научил драться «по-настоящему», а он рассказал мне, как гадать по лепесткам.
Саске хмыкнул.
- Ты что, сделал Ино предложение?
- Нет, с чего вы взяли?
- Она попросила об отпуске.
- Во-первых, вас это не касается. А во-вторых, если Ино что-то взбрело в голову, я тут ни при чем.
- Она просто не понимает, чего ты хочешь. К тому же, все в деревне считают, что ты все-таки собираешься на ней жениться.
Саске упорно молчал.
- Может быть, ты подождешь, пока...
- Может быть, люди перестанут лезть в мою жизнь? – перебил он ее резко и зло.
- Ну да, а ты опять сбежишь к чертям подальше, - ворчливо отозвалась Тсунаде.
- Знаете...
- Знаю, - солидно подтвердила Тсунаде. – А знаешь, на сколько лет я старше тебя? Так что я в этой жизни больше понимаю, чем ты. Нельзя так относиться к людям. Люди бывают двух видов – фарфоровые и хрустальные. Бьются и те, и другие. Только первые – сразу, и по ним видно, что чуть тронь – вдребезги. Поэтому на них дышать боятся, берегут и нежничают. А вторые... По ним щелкают – как, не разбились? Тогда еще щелкают и еще, и еще. Но хрусталь – он тоже бьется. И вот тогда -
- На сколько?
- Что – на сколько? – недоуменно переспросила Тсунаде.
- На сколько вы меня старше?
Тсунаде нельзя винить в том, что она сделала – в конце концов, это всего лишь естественно для любой женщины, ничего такого, правда? Словом, она отвесила наглому мальчишке увесистую затрещину.
- А реакция у тебя никакая, - мстительно заявила она. Он все-таки успел уклониться, поэтому вместо неслабого удара получилась вполне себе внушительная пощечина. Тоже неплохо. В воспитательных целях.
- Можете не говорить, - раздраженно буркнул Саске. – Это и посчитать не так сложно.
- Вот и считай.
- Вы же обещали, что ничему не будете меня учить. Не держите своих обещаний?
- На это не все способны. - Она посмотрела на мальчишку очень пристально. – Я, например, ценю это в других.
Вид у Саске сразу сделался скучающий.
- Ну и цените. А я тут при чем?
- Ни при чем. - Тсунаде вздохнула. – Только учти – она тебя ждать не будет. И никто не будет. Потому что одни уже и так ждали слишком долго, а другим ты просто не нужен.
- Я сам разберусь. Может, это до вас уже никому нет дела, но меня-то как это касается? Ничему вы меня не научите, так что лучше просто... просто – не мешайте.
- Ничему? По-твоему, «что-то» - это только новые техники? Вот что значит - узость мышления!
- И чему же вы можете меня научить?
В сущности, она даже не злилась на него, слишком он был смешной – да и вообще, глупый разговор получился. Но высокомерие щенка ее раздражало, и Тсунаде сделала первое, что пришло в голову – самое простое, самое обидное, самое дурацкое – поцеловала его. Тсунаде еще никогда не видела, чтобы Учихи краснели. Она и сама не знала, чего ожидала, но уж точно не девичьего румянца. И целоваться он не умел. Тсунаде заулыбалась широко – смешно же, ей-богу! И не важно, что все это несерьезно. Саске тяжело дышал и смотрел на нее так, словно она вдруг обернулась драконом из сказки. Давно Тсунаде не видела такого ужаса в глазах мужчины. «Мужчины! Ха! Сколько ему – девятнадцать? Смешно, право слово». Учиха открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал, развернулся и зашагал вниз. Тсунаде пожала плечами. Кто знает, огорчаться ей теперь или радоваться. В ее возрасте к такому, пожалуй, нужно привыкать. Тсунаде загадочно улыбнулась самой себе – ну, ей-то старость не грозит. А вообще, забавно вышло.
Тсунаде не думала, что из этого получится история с продолжением. Но она снова встретила Саске через день в госпитале.
- Он все равно не будет с тобой разговаривать, - спокойно сказала Тсунаде. – Можешь не приходить.
- С каких это пор вы так обо мне беспокоитесь? – ехидно ответил Саске. – Можно подумать –
Тсунаде взглянула на него с любопытством, и он выпалил окончание фразы:
- Можно подумать, влюбились в меня.
Тсунаде прыснула. Саске помрачнел.
- Ну у тебя и воображение. Ты что, - она схватилась за край тумбочки, - нет, ты действительно решил, что я –
На щеках Учихи мощно разливался румянец. Не говоря ни слова он повернулся, но Тсунаде пошла следом.
- Эй! – окликнула она его. Саске с явной неохотой обернулся.
- Ты мне отчет не принес.
- Он у меня с собой. - Саске протянул ей свиток.
- Пойдем, я у себя прочитаю. В твоем присутствии.
На лице Учихи было написано все, что он думает о ее методах работы. Всю дорогу до дворца Хокаге Тсунаде улыбалась, как сытая кошка. Чужое смущение не так уж сильно забавляло ее, но Учиха с его вечным самодовольством это заслужил. Не то чтобы Тсунаде испытывала к нему ненависть, это было бы слишком сильно. Но особой приязни он, по ее разумению, тоже не заслужил - самоуверенный щенок, убежденный, что вокруг него вертится мир.
Тсунаде читала его отчет нарочито медленно. Она чувствовала на себе нетерпеливый укоризненный взгляд, но ей было нисколечко не стыдно.
- Что ты решил насчет Ино? – спросила она, не поднимая глаз.
- Какое вам де… - начал он говорить, но сам себя перебил. – Я не знаю.
Тсунаде встала из-за стола, чувствуя себя старой и очень мудрой.
- Тогда поговори с ней.
- Придется, - согласился он без всякого выражения. – Зачем вы –
- Что?
- Сами знаете. Если я вам не нравлюсь.
Она поняла наконец, о чем он говорит - о том нечаянном поцелуе.
- Мне просто захотелось.
Он взглянул на нее быстро, почти украдкой, но в этом взгляде были все незаданные вопросы, и на многие из них она не смогла бы ответить, даже если бы захотела.
- Ничего не бывает просто так, - наконец уверенно заявил он. Тсунаде захотелось стукнуть его по макушке – нельзя же быть таким ограниченным! Ей тут же пришло в голову, что издеваться над ним забавно, и все это всего лишь дурная шутка. Она подошла чуть ближе.
- Ну, допустим. И что тогда?
Он ринулся вперед стремительно, одним шагом отказываясь от чего-то, отчеркивая уже написанное, чтобы начать с новой строки. Тсунаде замерла – так все это было далеко от нее, как будто никогда не случалось. И пока она потрясенно осознавала, какая она ужасно старая, если не помнит, как это было, как должно быть, Саске изучал ее лицо, искал что-то, и, наверное, нашел, потому что прижался губами к ее губам. Она испугалась отчаянной смелости и порывистости этого жеста и странной его законченности. Казалось, что теперь это не обратить в шутку, и Тсунаде было уже совсем не смешно. Его глаза изучали, спрашивали, просили и снова искали и, не находя ответа, он склонился к ней, едва касаясь - едва осмеливаясь коснуться – ее плеч. Она провела рукой по его щеке, и ей вдруг стало ясно, чего он ждет и что ищет в ней. Еще можно было остановиться, уйти, положить конец этой нелепице, но щека под ее ладонью пылала, и губы ее еще хранили тепло его губ. Она сделала маленький шаг вперед - достаточно для того, чтобы суматошный жар и неровное биение сердце разделить на двоих.
Его смущение странным образом придавало ей смелости. Тсунаде уже давно не чувствовала по-настоящему молодой – ей осталась лишь оболочка, но слишком мало чувства. А теперь она с каждым торопливым неловким движением сбрасывала шелуху прожитых лет, она делалась моложе, не теряя спокойной уверенности, на которую давным-давно разменяла ни на чем не основанное самодовольство молодости. И в этой двойственности – юная-старая-трепещущая-мудрая – она казалась самой себе по-настоящему красивой.
Она проснулась на следующее утро такой счастливой – ошибки быть не могло. Она уж и забыла, как это бывает. Но на смену всепоглощающей радости пришли угрызения совести. «Это не повторится», - сказала она себе и на том успокоилась.
Но Саске, кажется, был с ней не согласен. Щенячье обожание, прикрытое гордой застенчивостью, она не могла отвергнуть, не могла и не хотела. Каждое утро она твердила самой себе, что все это должно закончиться, что все это глупость, в самом-то деле, и каждый день нарушала обещание с отважным безрассудством.
«Это просто ерунда какая-то, не могу же я взять и влюбиться! И в кого – в мальчишку? Не смешите меня». Но у Саске были злые, голодные глаза и каждый раз под его взглядом, наглым и умоляющим, она сдавалась.

***

Я не знаю, как понять, что вот этого человека ты любишь. Я знаю про долг и преданность. Я знаю, что значит заботиться о других. Так было с моей командой. Это приходит само – это ответственность, ничего романтического в этом нет. правда же. Просто понимаешь, что отвечаешь за этих людей, что ближе, чем они, у тебя сейчас никого нет, что ты должен доверять им, если хочешь выжить. В нашей жизни все не так, как у обычных людей. У нас слишком многое зависит от доверия – потому что доверять приходится собственную жизнь, и цена ошибки слишком высока. И твоя команда, твои напарники – это не то же самое, что друзья. Гражданским этого никогда не понять. Это не совместные пьянки и не пустые слова соболезнования. Это одна-единственная секунда во время драки. Когда человек либо заслоняет тебя собой, либо – нет. Это не дружба. Это другое. А про любовь… Я даже не знаю. Наруто считает, что не понять нельзя.
- Ты что – идиот? – удивляется он. – Это же… Ты просто знаешь. И все тут.
- Что значит – знаешь?
- То и значит. Знаешь. Чувствуешь.
- Ты мне еще скажи прислушаться к тому, что велит сердце!
- Ну и скажу, - хмурится Наруто и тут же хлопает меня по плечу. – Но ты поймешь, не волнуйся.
Сомневаюсь.

***

Ничего особенного в этом нет, в конце концов решила Тсунаде. В самом деле, разве это справедливо, что мужчина может просто пойти, куда захочет и получить, что захочет, а она – нет? Конечно, куноичи пользовались большей свободой, чем городские женщины, но все же на некоторые вещи смотрят косо, кем бы ты ни была. К тому же, свобода эта была, скорее, номинальной. Обычные мужчины предпочитали держаться подальше от этих «стерв, которые и пырнуть кунаем могут, если что вдруг не так». А со своими тоже было непросто – товарищи по команде предпочитали держаться на расстоянии: когда постоянно рискуешь жизнью, лучше сохранить дружеские отношения, чем ввязываться в путаницу страстей. В основном же люди, привыкшие жить миссиями и схватками, на девушек часто смотрели, как на очередных спутниц на одну ночь. Некоторых женщин это устраивало, другие предпочитали подождать. Иногда ожидание затягивалось. Немногим удавалось собрать вокруг себя целую армию ухажеров – за Ино ухлестывали и гражданские = втайне от своих мамочек, конечно. Жениться на «этой Яманака» им бы никогда не позволили, Ино сама это понимала и не рассчитывала ни на что серьезное, а в поклонниках их держала для массовки.
Против Тсунаде был и возраст ее, и положение. Если бы еще Джирайя был жив – она знала, что нравилась ему, и, может быть, сложись все иначе…. Только теперь уже никогда этого не будет. Она не хотела думать о товарищах по команде, не хотела думать о Дане – с ним было другое, почти детское, чистое, наивное чувство. С тех пор прошло столько лет, а у нее до сих пор сердце сжимается. Разве можно ее винить, что она хочет немного радости для себя? Разве ее можно винить, что она – не влюбилась, нет, это было бы смешно, – захотела немного счастья? Что плохого в том, чтобы немного пожить для себя? Тсунаде постаралась заглушить навязчивую мысль о том, что примерно так она и жила до того, как вернулась в Коноху. Неужели человек непременно должен быть совершенно честен наедине с собой?
Но все-таки она была неправа и, прежде всего, по отношению к Ино. Та ничем не заслужила, чтобы у неё отняли… Здесь Тсунаде снова крепко задумалась. Отняли – кого? Очередного поклонника? Но этого добра у Ино полно, да и в девках она не останется. Выйдет не за одного, так за другого. Может быть, за кого-нибудь из товарищей по команде – почему бы и нет? Саске никогда не был по-настоящему в нее влюблен, глупой девочке просто хотелось в это верить. Правильно?
Тем не менее, Тсунаде казалось, что где-то она ошиблась, в чем-то поступила неправильно, и, пожалуй, даже нечестно. Может быть, все дело в том, что она обманывает саму себя? Ведь у этой истории ни хорошего начала, ни счастливого конца. «Ты выглядишь, как двадцатилетняя девочка, но тебе уже очень много лет. Так много, что ты сама предпочла об этом забыть. Ничего не выйдет».
Но чем больше она убеждала себя в том, что все это нужно прекратить, тем более несправедливым ей это казалось. Ведь для чего-то же она сохранила свою молодость и красоту? И сколько себя не убеждай, что сделала она это для себя, легче от того не становилось – скучно быть просто красивой. Ей хотелось быть самой красивой для кого-то. И если никак иначе нельзя, то не все ли равно, что глупая девчонка поплачет в подушку? «Все пройдет, и все у нее будет хорошо».


***

Я не знаю, как это выходит, но мы все время говорим о Наруто, и не потому, что нет других тем. Эта кажется самой безопасной. Мы можем сколько угодно спорить, иногда я начинаю злиться, она смеется, я злюсь (не обижаюсь – это было бы слишком по-детски), но это все не так страшно, как единственно важный разговор, который мы все время откладываем. Мы как будто боимся этих слов. А между тем, я не знаю, что я мог бы ей сказать. Знает ли она? Сомневаюсь. Слова не нужны. Слова – это всего лишь попытка придать форму чему-то, что не имеет видимых очертаний.
Всем нужны слова. Они приносят определенность, ясность. Ино ждала от меня слов. Может быть, Наруто и Сакура ждали того же. Признаний, объяснений, возражений, оправданий – чего угодно, лишь бы это было сказано.
Я предпочитаю заниматься тем, что умею делать хорошо. Я не умею рассказать о том, что я думаю или чувствую. Я теряюсь в лабиринтах слов.


***

- Может быть, это оттого, что чужое дерьмо легче разгребать.
- Не скажи, - задумчиво возразила она.
- У него что, своих проблем нет? Спаситель мира! Чем лезть в чужие дела, мог бы своими заниматься. И я ему об этом говорил.
- И как? – спросила она насмешливо. – Много синяков осталось?
- А ты не думаешь, что это самый настоящий эгоизм? Все видят в нем идеального героя, а ведь он просто бежит от собственных демонов. И пытается усмирить чужих. Это что – героизм?
- Ты напрасно его винишь…
- Ты всегда за него.
Она засмеялась было, но наткнулась на колючий обиженный взгляд, и попыталась сделать серьезное лицо.
- Ты как дитя малое.
- А что – я не прав? Он же твой любимчик.
- Очень люблю, когда ты бурчишь. Сразу становится понятно, во что ты превратишься через двадцать лет.
- И во что?
- В зануду.
Он засопел едва слышно. Она рассмеялась – радостно, легко, как девчонка.
- У тебя морщинка, вот здесь. - Она приложила ладонь к его лбу. Тсунаде никогда не любила свои руки – слишком крупные, но сейчас это неважно. – И если ты будешь злиться или умничать, она превратится в огромную морщину, а потом появится вторая, а там и третья… Сам не заметишь, как станешь старым и сморщенным.
- А у тебя нет морщин.
Он посмотрел на нее пристально. И ей вдруг стало страшно – как будто он пытался разглядеть ее настоящую. И хотя ей нечего было бояться, ее техника – не какая-нибудь дешевая иллюзия, ей все же было страшно. Ей казалось, что в эту короткие и страшные секунды он может видеть ее всю – разочарованную и наивную, все сбывшееся и несбывшееся в ее судьбе, все, даже то, что не оставило ни шрамов, ни воспоминаний. И Тсунаде чувствовала себя нагой и уязвимой – как будто ей снова семнадцать, и ничего не было, и это первый взгляд, за которым последует первое прикосновение и первая несмелая улыбка и первый неловкий поцелуй, все впервые, все в будущем.
А потом он стянул с нее тонкое одеяло, но момент закончился, и она снова улыбнулась.
- А его отца ты любила?
Тсунаде выразительно закатила глаза.
- Я в матери ему годилась. Ты чего?
- А я?
- А что ты? – удивилась она, и тут же – дошло. – Ах, ты… А ты – во внуки. Считай, Минато был для меня слишком…Взрослым.
Тсунаде неторопливо опустил руку в миску с вишней, выудила пару ягод на одной веточке – коричневые блики на красных боках – и оторвала одну.
- А Джирайя?
Тсунаде лишь фыркнула. Допустим, эта догадка близка к истине, но Саске знать необязательно.
Неожиданно его осенило, и он спросил осторожно и ликующе:
- Орочимару?
Она тяжко вздохнула.
- Четное слово, от тебя не ожидала. Как такое вообще могло придти тебе в голову? Орочимару – бррр! Ну что ты привязался? Ты лучше вишню попробуй.
- Я что – не могу спросить?
- Можешь, - спокойно согласилась Тсунаде. – Но я не обязана отвечать. К чему эти вопросы?
- К чему? Неужели не понятно, что…
Она выплюнула косточку и с любопытством посмотрела на него.
- Ты что-то хотел сказать?
- Да нет. - Он остервенело запихивал в рот вишню. – Ничего.
На этот раз они выплюнули косточки одновременно.
- Ты красивая, - очень серьезно сказал Саске.
Тсунаде откинула волосы со лба.
- Я знаю. А еще я дальше всех плююсь косточками.
- Спорим, что нет?
- На сколько спорим?
- Что-о?
- Боишься проиграть?
- Вот еще. Просто это глупо. Вот и всё.
Он сел на краю кровати, насупившись. Тсунаде тоже села и придвинула миску с вишнями.
- Да ну? Боишься проиграть – женщине?
- По-моему, нечестно было бы даже соревноваться с тобой. Тем более, это всего лишь косточки.
- Эй! Ты думаешь, раз я женщина, я ничего не стою? Дурак.
- Но ты красивая, - заметил он таким тоном, как будто это все объясняло.
- И что? Ты думаешь, тут действует или-или?
Саске промолчал. Но по тому, как он едва заметно нахмурился, Тсунаде поняла, что угадала.
- Можно подумать, тебе не доставалось от Сакуры!
- Но это же Сакура. Она же не…
- Не что? – Тсунаде положила свою руку поверх его. – По-твоему, она некрасивая? Так? А, например, Анко?
На лице Саске отразился первобытный ужас при упоминании этого имени.
- Я не знаю, - почти беспомощно выдавил он. – Я ведь не считал тебя – красивой. Просто это всегда либо одно, либо другое. Моя мама была просто мамой, а не… Я не могу представить Сакуру такой, как мама. Ино могла бы, наверное.
- А я?
- Ты – совсем другое дело.
Он помолчал.
- Ты похожа на Сакуру. Ты не можешь быть чьей-то матерью.
Тсунаде поперхнулась от неожиданности.
- Ты что – правда, так думаешь?
- А разве это плохо?
- Не знаю. Ты в карты играл когда-нибудь?
Саске одарил ее осуждающим взором, что было, на взгляд Тсунаде, довольно мило и очень смешно.
- Самое время научиться. Со мной ты всегда будешь выигрывать. Так. Сначала я все тебе объясню, а потом решим, на что играем.
- А нельзя играть просто так?
Она выглядела так, словно он нанес ей тягчайшее оскорбление.
- Конечно, нет. Иначе это будет не настоящая игра, а так – непонятно что.
- Что ты такого находишь в игре на деньги?
Партнеры по игре всегда пялились ей в вырез, и порой она была не против, если партнер попадался ничего себе. Иногда она делала ставки, на которые не осмелилась бы ни одна порядочная женщина. Она не столько верила в удачу, сколько полагалась на свою тяжелую руку.
- Кто сказал, что мы будем играть на деньги?
Глаза у Саске слегка округлились.
- И, может быть, я даже захочу проиграть.

***

Она спросила, какой у меня любимый месяц в году. А я не знал, что ответить. Никогда не задумывался над этим. Для меня месяцы – всего лишь слова, иероглифы, знакомые с детства. Я сказал – сентябрь. А она спросила – почему? А я возьми да и ответь – потому что ты похожа на сентябрь. Иногда ляпнешь что-нибудь по дурости, и это оказывается самая правильная вещь. Так не всегда бывает, чаще говоришь обидную или даже злую глупость. Или просто глупость. Но я, наверное, что-то там угадал, потому что ей понравилось, она улыбнулась – не мне, а своим мыслям. У нее бывает такая улыбка – она как будто теплая, но в то же время отстраненная. Всем и никому. Словно она что-то такое знает, чего я никогда не пойму. А я и не пойму, наверное.
Но теперь мне и правда кажется, что сентябрь ей подходит. У нее осенние глаза. Она сама как осень. Не эта слякотная мерзость, когда ноги утопают в грязном тающем снеге или скользят по свежеподмороженной ледяной корочке. Она – ранняя осень. Когда собирают урожай. Когда еще тепло. Ну, в общем, наверное, как-то так. Я не знаю, как об этом сказать. Я не хочу говорить ей – стыдно.
Мы поднимались на холм. Я не знаю, как ей удалось выкроить время, она все время занята, а Хинате скоро уже рожать, и Киба не дает Тсунаде проходу. Он в последнее время очень нервный. Ну, еще бы. Хинату жаль. Но она, наверное, все равно будет любить ребенка. Детей ведь всегда любят? Даже если не любят отцов?
Я спросил у нее, когда мы были на вершине. Ну, вершина – это звучит гордо. Холм-то невысокий.
- Это по-разному бывает, - ответила она. – Иногда матери детей не любят. Даже если любят отца. Иногда именно поэтому и не любят. Но, - добавила она мягко, - мы не можем знать наверняка, что творится в голове у других людей.
- А если это очевидно? Для всех, кроме единственного человека, который должен бы заметить? Разве это правильно?
Она пожала плечами.
- Но откуда ты знаешь, может быть, тот, единственный, все понимает?
- Но как…
- Иногда ничего нельзя сделать. Так тоже бывает.
- А он всегда утверждает обратное, - фыркнул я. – Он же притащил меня сюда.
- Но не заставил тебя полюбить это место так, как любит его сам. Есть вещи, с которыми ничего нельзя поделать.
Мы спускались медленно и над нами кружили листья.
- Когда ты сказала, что ничего нельзя сделать, ты имела в виду, что…
- Да.
Листья хрустели под ногами, жалобно и тревожно.
- Но ты же гениальный медик. Ты что – не можешь ничего придумать?
- Я много чего могу придумать, - ворчливо отозвалась она. – И моя гениальность тут ни при чем. Это данность. Вот и всё.
- Почему?
Она резко остановилась.
- Я не знаю.
Листья все кружились и кружились, и казалось, что нет ни неба, ни земли, только листья падают.
- Я не знаю, но…
Она начала говорить что-то, но некоторых объяснений лучше не слышать. Это я понял сам.
Я, наверное, дурак.
Но я ничего не сказал.
Я ее поцеловал.
И потом были только листья, листья, листья.


***
В октябре так холодно, что горожане дружно надевают перчатки. Обычно это делается в ноябре. Эти носят перчатки круглый год, подражать им – верный способ показать себя человеком недалеким. Перчатки, как у них, тоже никто не наденет, разве что по недомыслию.
Тсунаде грела руки над кастрюлькой с вином. Сначала она хотела заварить чай. Но это всегда успеется. Сегодня у нее праздничное настроение. Маленькая кухонька благоухала корицей и дрожжами, готовить Тсунаде не любила, но умела, хотя некоторые всегда утверждали обратное. Разве она виновата, что Джирайя попробовал один из самых неудачных ее омлетов? Ее талантов хватит на то, чтобы накормить голодающего. Никто не смеет требовать большего.
- Знаешь, что самое лучшее в осени?
- Дождь? Грязь? Ветер?
- Осенью можно пить горячее вино. Конечно, это можно сделать и летом, если выдался холодный денек. Но осенью ты не просто можешь, ты чувствуешь, ты – знаешь, что ты можешь. Это время года создано для таких вещей.
- А как же зима?
- И зима тоже. Но сейчас ведь осень, правда?
- Как скажешь, – буркнул он.
Тсунаде ни о чем не стала спрашивать. Захочет – сам расскажет.
- Я не хочу жить вечно, - неожиданно сообщил он. – А ты?
- А у меня и не получится, - весело откликнулась Тсунаде. – А ты знаешь, как это устроить?
- Нет. Но даже если бы мог, не захотел бы. Это скучно.
- Ну, что ж.- Она задумчиво помешивала вино. – Тогда нам повезло, правда?

***
Любить чертовски тяжело. Я не умею. Я даже не знаю, что, ну что такое эта любовь? Когда я рассказывал Наруто о своем детстве – ну, да, возможно, ему пришлось меня слегка напоить сначала, иначе стал бы я ему исповедоваться, - он сказал, что не понимает моего отца. Разве можно было так воспитывать детей?
- Неудивительно, что вышло… Ну, так, как вышло.
Помолчав, он добавляет:
- Нельзя же любить за что-то.
- Ничего ты не понимаешь. Любовь тут ни при чем, это другое.
- Вот именно! – Наруто торжествует. – Сам же говоришь – ни при чем.
- Это другое, - упрямо повторяю я. – Можно любить просто так, но гордиться ребенком и любить его – это две разные вещи.
Я сказал ему, что наши отцы друг друга поняли бы прекрасно. По-моему, он обиделся.
Но мне кажется, отец меня любил. И брата тоже. Так, как умел. Просто в нашей семье никого не учили любить по-другому. Если этому вообще можно научить. Не брать – отдавать. Не душить – отпустить. Не требовать – служить. Но когда тебя так любят, это – Это ни на что не похоже. Это такая тонкая, но очень прочная защита от всего мира. Тебя любят, тебя оберегают, тебе отдают, ничего не требуя взамен.
Не верю.
Так не бывает.
Ну, правда же?
Людям всегда от тебя что-то нужно.
Но мне все равно. Честное слово. Теперь – все равно.

***

Тсунаде давно уже старалась не замечать неодобрение во взгляде Шизуне – кроме нее никто не знал. Тсунаде предпочитала не думать о том, что было бы, если бы кто-нибудь узнал. Ничего хорошего, это уж точно. Но как же не хочется об этом думать! Особенно ночью – прежде ночами она просиживала у себя в кабинете с кипой бумаг и бутылкой саке, а теперь ночи стали – тепло и касание, беззубая улыбка молодого месяца и чужое дыхание на щеке.
Время для нее остановилось, и Тсунаде не знала, кого благодарить за эту нечаянную радость – словно неведомая сила щедро осыпала ее некогда отнятыми дарами.
Все кончилось сразу, как это и бывает. Просто однажды, подойдя к дверям своего кабинета, Тсунаде замерла – ясно слышны были чужие женские голоса, один из них принадлежал Ино.
- ...а я даже не знаю...
- Ну с чего ты взяла?
Снова приглушенный яростный шепот Ино, прерываемый всхлипами.
- Я не понимаю, не понимаю... Я не знаю – ну как так можно?
- ...наладится... Успокойся...
- Легко сказать. А что мне делать, если... и снова.... не знаю, кто...
- Возьми себя в руки.
Тсунаде вошла в комнату стремительно и увидела их обеих: Ино, злую, растрепанную, с дорожками от слез на щеках и Сакуру, усталую, растерянную и понимающую. Рядом с ними стояла Шизуне с платочками в руках и сочувствием на лице.
Она не могла спросить, что случилось, не могла даже заставить себя.
- Вы сюда пришли слезы разводить?
Ино шмыгнула носом и с силой провела рукой по щеке.
- Нет. Нет, я... Я хотела только...
Она быстро взглянула на Сакуру.
- Я просила отпуск, помните? Так вот, - Ино запнулась, потерла глаза и продолжила уверенно, - он мне не нужен.
- Хорошо, - сказала Тсунаде. – А теперь, Сакура, отведи ее домой. Потом зайди в госпиталь, ты там нужна. Ничего особенного, просто взглянешь на одного парня, мне интересно твое мнение.
Сакура кивнула и приобняла Ино за плечи.
- Она очень похудела, - заметила Шизуне, когда они ушли.
- Она всегда была худой, - резко возразила Тсунаде. – Эта девочка изводит себя диетами.
Шизуне ничего на это не сказала, достаточно было ее взгляда – не обвиняющего, нет. Но Тсунаде знала, о чем та думает. Эта девочка ни в чем не виновата, но ненавидеть ее отчего-то было легко – легко было припомнить Ино глупость, суетность, непоследовательность. «Но она ведь еще совсем дитя, совсем ребенок, она всему еще научится, она не виновата, и никто не виноват». В самом деле, как это мелко и недостойно. Тсунаде давно не было так стыдно, она чувствовала к Ино жалость и зависть одновременно. Ненавидеть Ино было так легко – и характер ее тут ни при чем, просто ей по праву молодости принадлежит то, что она еще не умеет ценить.
Решение казалось единственно верным, но позже, в душной ночной тишине, Тсунаде спрашивала себя снова и снова – стоит ли? Она жалела не о своем разбитом сердце – как будто сердце можно разбить, что за вздор! – она жалела о своей хрупкой красоте, о нерастраченной нежности, обо всем напрасно сбереженном. Она плакала о своем одиночестве – прошлом и будущем. Но утром она снова твердила себе, что нужно сделать то, что должно.
Тсунаде откладывала разговор до тех пор, пока клены не заалели. Дольше тянуть было нельзя.

***
Как можно было так глупо ошибиться? Как можно было так – так –так… Так по-детски! Я опять чего-то не понимаю, опять чего-то не знаю. При чем тут лимонник и все эти травы, которые цветут весной, а осенью – нет? Что за бред?
Но, на самом деле, я все понимаю, только от этого не легче. Нет ничего хуже, чем привязываться к людям, потому что однажды все заканчивается, и тебя выкинули, вычеркнули, списали, забыли. И оттого, что раньше было так хорошо, теперь только хуже.
Крестьяне собирают урожай на полях. В октябре низкое солнце – сталь серпа ловит блики и загорается последним лучом уходящего лета. Две недели прошло. Если она ничего не скажет…
Да кем она меня считает? Если она думает, что я прибегу к ней, как только позовет, что ж, она ошибается.
Еще неделя.
Жаль, что у Ино светлые волосы. Впрочем, это неважно.
Первый снег выпал. Ну и пусть. Теперь все равно. Лето кончилось.

***

Тсунаде рассеянно взглянула на стопку свитков на краю стола, близоруко сощурилась, силясь прочитать, что написано на верхнем, – когда это она стала хуже видеть? Или просто усталость сказывается? Бессонные ночи и прочая, прочая… Нет, все, хватит, – смахнула пыль с крышки стола и опустилась в кресло.
- Совсем запустила дела, - сказала она очень спокойным, ровным голосом. – Никого не пускай ко мне сегодня.
Шизуне поморщилась, как от зубной боли, но промолчала.
Тсунаде просидела, склонившись над документами, до пяти часов, решительно отказалась от предложения Шизуне пообедать, выпить чаю, съесть хоть что-нибудь, в конце-то концов! Выпрямившись с полузадушенным стоном, Тсунаде потерла поясницу и взглянула на часы. В этот момент Шизуне заглянула в кабинет.
- Вы еще долго будете сидеть? – не слишком дружелюбно осведомилась она.
- Ты не знаешь, отчего, если долго чем-то не заниматься – теряешь навык? А некоторые вещи не забываются. Только никому от этого не лучше.
Шизуне молча поставила чашку на край стола.
- Вам бы не мешало выспаться.
- А что, заметно? – Тсунаде невесело усмехнулось. – Вздор все это, насчет того, что в девятнадцать можно не спать ночами и все равно наутро быть самой красивой. Знаешь, чего действительно жаль?
- Чего? – послушно спросила Шизуне.
- Это всегда так. В любом возрасте. Я еще не хочу спать. Мне нужно работать. Видишь, сколько бумаг? А еще - пора уже назначить окончательную дату приезда Райкаге. И… Ох, Шизуне…
- Все наладится, - сказала та, пряча глаза – нехорошо, если Тсунаде увидит в них жалость.
- Конечно, - улыбнулась Тсунаде. – Не может же Райкаге прятаться от нас вечно, да? А ко мне никто не приходил сегодня?
- Да, Неджи за списком миссий. Я отдала ему последний. Но предупредила, что могут быть изменения. И пара человек из гражданских – одному я сказала вернуться через два дня. Если вы не захотите его принять, я попрошу Наруто поговорить с ним. В качестве практики.
Тсунаде улыбнулась.
- Вторую отправила к Сакуре. Там по ее части. И…
Тсунаде оторвалась от очередной накладной.
- Да?
- Наруто и Сакура. - Шизуне позволила себе улыбнуться краешками губ. – Наруто едва удалось выпроводить.
- Еще бы, – проворчала Тсунаде. – У этого мальчишки хватка что надо. Больше никого?
- Ино. Просила об отпуске. В мае…
- Нет, только не в мае! – воскликнула Тсунаде, и голос у нее странно дрогнул. – Никто не выходит замуж в мае – это плохая примета.
Шизуне опустила голову.
- Только не смей меня жалеть, хорошо? – неожиданно произнесла Тсунаде. – Я сама виновата, но все это быстро забудется. А от твоего вечно сочувствующего взгляда мне на луну выть хочется. Ясно?
- Я просто не привыкла видеть вас расстроенной.
- Я нисколько не расстроена. Все устроилось лучше некуда. Разве ты не находишь?
- Тогда почему вы целый день просидели взаперти?
- Это называется – работать. А ты что думала? Должна же я хоть изредка обращаться к своим непосредственным обязанностям. Иди. Я еще посижу здесь.
- Не долго?
- Не долго, - покорно согласилась Тсунаде и тут же спохватилась, - а вообще, как решу, так и будет.
Шизуне ушла, нисколько не успокоенная. Если бы только у Тсунаде не было этого выражения в глазах – как у маленькой девочки. Шизуне давно не видела ее такой потерянной.
«Все проходит», - повторяла Тсунаде, яростно вычеркивая цифры и заменяя их на другие. – «Все проходит. Я не помню, кто это сказал, но он, наверное, был умным человеком. Не может же быть так, чтобы не прошло?»
- Самое страшное, - задумчиво произнесла она вслух, - то, что мне не хочется, чтобы проходило. Потому что я знаю, как это бывает. Забываешь, забываешь, забываешь. А потом кажется, что все это как будто и не с тобой было. И что тогда остается?
«Но, с другой стороны, никогда ведь не получается забыть по-настоящему. Вот эти идиотские циферки легко забываются – я завтра не вспомню ни одной. А то, другое – наверное, это никогда не проходит».
Она подошла к окну, думая о том, что все это, наверное, в общем, правильно.
- А свадьба должна быть в августе. Или в сентябре. Да, как это я сразу не подумала! Конечно, сентябрь. Самый лучший месяц.
На подоконнике лежали листья – ржавые, золотистые, сухие, легкие, прекрасные – последние листья этой осени. Тсунаде улыбнулась им, как старым знакомым.
- Ну, вот и закончился мой май – в декабре.

~конец